Главная / Великие имена / Forbes Top 100 (российский) /

Андрей Козицын

Андрей Козицын/Andrei Kozitsyn

«Сегодня - совсем другие возможности, и это ощущается» Андрей Козицын

---

Источник богатства: цветные металлы

Место проживания: Верхняя Пышма

Семейное положение: Женат, дочь

Правая рука:

 

Родился в 1960 г. С 2002 года - генеральный директор ООО "УГМК-Холдинг", управляющей компании УГМК.

В 1998-1999 гг. А. Козицын признан победителем ежегодного областного конкурса «Лидер в бизнесе» в высшей личной номинации «Олимп». В 2001 году вошел в десятку лучших менеджеров страны по опросу экономического еженедельника «Эксперт». За заслуги перед государством, большой вклад в развитие цветной металлургии и многолетний добросовестный труд награжден орденом Дружбы.

За активную благотворительную деятельность и большой вклад в дело церковного строительства награжден Орденом Святого Благоверного Князя Даниила Московского III степени, Орденом Сергия Радонежского III степени и Орденом Святого Равноапостольного Великого князя Владимира III степени. В 2001 году Андрею Козицыну вручен почетный знак «Акинфий Никитич Демидов» от возрожденного Международного демидовского фонда.

Должности: Генеральный директор Уральской горно-металлургической компании, Президент Союза предприятий металлургического комплекса Свердловской области, председатель Комитета по металлургии ТПП РФ, вице-президент Международного Союза Металлургов, член Президиума Ассоциации металлургов России, Президент благотворительного фонда «Дети России», вице-президент Федерации самбо России, председатель Совета некоммерческого партнерства «Элитарный клуб корпоративного поведения», почетный гражданин г. Верхняя Пышма.

Время Козицына

Возле довольно большой, заросшей травой лесной ямы сделаны аккуратные дощатые мостки. Возле ямы стоит крест. На кресте надпись: «Не пощажу его, ибо он пережег кости царя Едомского в известь…».

Какая-то женщина с маленьким ребенком молится у креста. Ребенок терпеливо ждет, поглядывая вокруг. Ходят монахи. Недалеко стучат топоры…

Это не просто яма. Это знаменитая Ганина Яма близ Екатеринбурга, заброшенные копи, — сюда большевики сбросили останки расстрелянной ими царской семьи. При советской власти об этой яме забыли. После очередной русской революции следопыты яму раскопали, извлекли останки и с благословления президента Ельцина похоронили в Петропавловском соборе в Петербурге.

Сначала возле ямы появился крест с надписью. А теперь здесь идет строительство целого монастыря, с семью храмами, по числу убитых членов царской семьи. Еще недавно монахи рассчитывали на строительство лишь одного скита. Все изменились несколько лет назад, когда монастырь у Ганиной Ямы посетил Андрей Козицын, гендиректор «Уралэлектромеди» — завода, расположенного совсем рядом, в Верхней Пышме.

Строительство затеяли масштабное, самый большой храм — высотой тридцать семь метров. Строится все из бревен, где-то смогли найти строителей, еще умеющих возводить огромные бревенчатые строения. Даже забор вокруг монастыря не дощатый, а из половинок бревен, похоже, лет сто простоит. Особенно гордится Козицын печами в несколько этажей, с топками на каждом.

Владыка Викентий, архиепископ Екатеринбургский и Верхотурский, в своих службах называет Козицына душой этого монастырского комплекса.

Вот вам разговор с этим человеком.

Прошедшее

— На завод вы пришли слесарем. Как пролетарий стал предпринимателем?

— После школы поступил в горнометаллургический техникум, кстати, только потому, что там учился мой брат. Потом служил в армии. С восемьдесят первого года работаю на комбинате. Вопрос, где работать, тогда даже не возникал. Родился и вырос я в Верхней Пышме, а для всех, кто живет в этом городе, всегда считалось престижным попасть на «Уралэлектромедь». Начинал слесарем контрольно-измерительных приборов. В двадцать четыре года возглавил строительство участка в будущем цехе фольги, которым впоследствии и руководил. Потом был заместителем начальника цеха, начальником отдела, коммерческим директором.

С девяносто пятого года — генеральный директор комбината «Уралэлектромедь». С девяносто девятого — гендиректор Уральской горнометаллургической компании (УГМК).

— Это надо понимать так, что у новых собственников в определенный момент появилась потребность в хороших и лояльных менеджерах?

— Потребность в хороших и лояльных менеджерах есть у всех и всегда. Это я вам как руководитель со стажем говорю. Но тогда это выглядело несколько иначе — на комбинате генеральным меня выбирал трудовой коллектив.

— А высшее образование у вас есть?

— Я закончил УПИ — Уральский политехнический институт. Есть и экономическое образование: два года назад защитил кандидатскую диссертацию. Называется «Экономическая безопасность муниципального образования с градообразующими предприятиями». Суть ее в том, что главы администраций не понимают, что такое в современных условиях бюджет города с градообразующим предприятием. А диссертация — это по сути методичка: ничего чиновнику изобретать не нужно, там прописана почти вся экономика, все практические шаги. По ней можно элементарно рассчитать бюджет.

— Что же тут особенного, ведь все привыкли думать, что взять деньги на развитие города можно только у этого самого градообразующего предприятия. Да и какая вам-то от этого польза?

— Когда нормально работаешь в том городе, где находится предприятие, то проблем с бюджетом быть не должно. Никакого дефицита бюджета не может быть в принципе, если ты платишь зарплату, отчисляешь налоги и с экономической точки зрения грамотно ведешь бизнес. Все подтверждается расчетами. Идея в том, что мощное предприятие может обеспечить нормальную экономическую жизнь всему городу, но делать это нужно законно, на основании городского бюджета, а не рассматривать предприятие как корову, которую доят по мере необходимости. Потому как если не рассчитывать бюджет, то чиновники из администрации все равно к нам прибегут. И тогда придется дотировать не только их программы, но и просчеты. Так что лучше уж контролировать все процессы на самой ранней стадии, тут прямая экономия.

— То есть, пользуясь вашей методикой, можно запросто снизить нагрузку на градообразующие предприятия?

— Дело не в том, чтобы обязательно снизить — надо оптимизировать. Главное, чтобы нагрузка распределялась равномерно. И по деньгам, и по календарю. Раз присутствуют обоснованные расчеты, то нет и перекосов в отношении с муниципалитетом и регионом. Нет ни «попрошайничества», ни «волевых решений сверху». Можно спокойно думать о будущем.

— И когда вы осознали, что вас больше интересуют не технологические подробности плавки на штейн, а финансовые потоки, развитие, стратегии продаж, захват рынков?

— В девяносто четвертом году, когда стал коммерческим директором «Уралэлектромеди».

— А страшно не было?

— Страх — он от непонимания. Через три недели после того, как назначили меня на эту должность, стал понемногу разбираться, что происходит на комбинате. А когда окончательно разобрался, то почти полгода не спал по ночам, потому как чувствовал, видел, что завод с каждым днем становится экономически все более несостоятельным.

— А когда пришло удовольствие от новой работы?

— Когда понял, что нужно сделать для того, чтобы вытащить завод. Когда всеми процессами, которые зависят от меня по должности, я оказался в состоянии управлять. Ситуация тогда была катастрофическая. Нужно было сначала остановить обвальное падение производства, потом реорганизовать его так, чтобы оно стабильно работало, пока на сниженных уровнях. На все это ушло три года.

— А когда в развитие медного бизнеса Уральской горнометаллургической компании, куда входит и «Уралэлектромедь», стали инвестировать его собственники?

— Цех медной катанки мы достраивали в девяносто восьмом-девяносто девятом годах на свои деньги. Цена вопроса — десять миллионов долларов. Кроме того, значительные суммы инвестировали в аффинажное производство, экологию: перевели «Уралэлектромедь» на полный замкнутый цикл водоснабжения, реконструировали газоочистительные сооружения. Вложились в развитие рудной базы на Гайском ГОКе, «Сафьяновской меди». Масса денег владельцев УГМК инвестирована в корпоративное строительство компании.

— Так сколько в общей сложности вложили?

— Скажем так: много.

Настоящая жизнь

— Вы упомянули об изменяющейся структуре УГМК. Вы уже достигли оптимального соотношения промышленных активов?

— В моем понимании — пока нет. Холдинг еще не достроен. Не хватает влияния на тот объем сырья, который требуется нам для работы. Хотя, пожалуй, необходимый минимум выстроен. Уже есть возможность квалифицированно реагировать на те возмущения, которые вносит жизнь.

— Последнее медеплавильное предприятие в регионе, которое вами не контролируется, — ЗАО «Карабашмедь». Именно поэтому вы за него так боретесь?

— Для этого мы и стали его акционерами, купив на открытом рынке контрольный пакет акций Карабашского медеплавильного комбината — учредителя «Карабашмеди». Дело в том, что Кыштымский медеэлектролитный завод (КМЭЗ), который до девяносто второго года был нашим цехом, является претендентом на Карабаш, поскольку тот для него — главный поставщик черновой меди. Сам же КМЭЗ гордо считает себя нашим конкурентом, хотя его доля в производстве рафинированной меди в стране меньше десяти процентов. Правление же менеджеров КМЭЗа довело «Карабашмедь» до банкротства, хотя у предприятия для того, чтобы нормально работать, есть все, кроме экологии. Карабашский комбинат до сих пор работает без утилизации выбросов сернистых газов, а это технология начала двадцатого века.

— А вы не пробовали просто купить Кыштымский завод — вместо того чтобы воевать с ним за Карабаш?

— Нет, так как КМЭЗ — закрытое акционерное общество. На открытом рынке его акции не обращаются. Сорок восемь процентов акций у акционеров, контрольный пакет у трудового коллектива, причем акции трудового коллектива консолидированы по доверенности у директора завода Александра Вольхина. Но в жизни нет ничего постоянного, поэтому все возможно.

— Существует мнение, что УГМК — это предприятие-агрессор. Как вы считаете, таким и должно быть поведение компании на рынке?

— Мы живем в мире бизнеса, очень жестком и жестоком. И в этой борьбе за выживание нам никто не помогает. Чтобы вести свой бизнес эффективно, защищать его и строить дальше, нам подчас приходится действовать агрессивно. Но наша агрессия идет в рамках правового поля и действующего законодательства. В том же «карабашском конфликте» мы уже выиграли более двадцати судебных дел. Потребуется — будем судиться и дальше, пока не выиграем окончательно. Но я считаю: чтобы выдерживать напор жизни, нам нужно оставаться такими, какие мы есть. На данной фазе развития рынка в России это оправданный стиль поведения.

— То есть рыночная агрессия — это хорошо?

— Да, но только как экономическая конкуренция, а не как интриги и подковерная возня на политическом уровне, хотя в сегодняшней России, к сожалению, это тоже метод конкуренции — слабого неэффективного собственника.

— Кто еще кроме вас принимает в компании участие в выработке стратегических решений?

— В принятии стратегических решений кроме меня в обязательном порядке принимает участие Искандар Кохрамонович Махмудов. У нас с ним нормальные партнерские и дружеские отношения. Этого человека я очень уважаю. Уровень обсуждаемых с ним проблем в основном сводится к возможной реакции на возмущение или действия, влияющие на жизнь компании, — услуги монополий, тарифы и прочее. За текущее управление компанией ответственен я один.

— То есть бюджет компании, монополии, губернаторы — за это отвечает Махмудов?

— Бюджет мы утверждаем совместно с акционерами. Все остальные обязанности распределяются между ним и мной.

— А вы являетесь собственником того бизнеса, который ведет УГМК и «Уралэлектромедь»?

— У меня пакет акций, достаточный для того, чтобы мое мнение принималось во внимание при определении стратегии развития бизнеса.

— Насколько устойчива ваша компания к конъюнктурным спадам?

— Те цены на медь, которые сложились во второй половине прошлого года, для нас были очень чувствительными, но не стали смертельными. Даже при более низких ценах у нас остается запас прочности. Хотя структуру затрат мы пересмотрели. От многих инвестиционных проектов пришлось отказаться.

— А о структуре себестоимости медного бизнеса вы не могли бы нам рассказать?

— А зачем вам это?

— Нам все интересно. Да и вам самим необходимо. Вот, например, алюминщики в прошлом году просили снижения ввозных пошлин на сырье, утверждая, что у них это очень большая доля в себестоимости продукции. Для того чтобы поддерживать серьезный диалог, нам нужно достоверно знать, так ли это.

— Вот вы можете решить, например, вопрос с отменой экспортной пошлины?

— Думаем, что нет.

— Вот если бы здесь сидел человек, который принимает решения в отношении пошлины, я бы ему все рассказал о структуре себестоимости и положил бы перед ним все документы, подтверждающие мои слова.

— Так почему же другие компании не боятся показывать структуру своих затрат?

— Во-первых, у вашего журнала объема не хватит, чтобы этот пакет документов опубликовать. Во-вторых, принесите мне те цифры, те документы, которые дают вам другие, и я докажу вам, что к реальным затратам это имеет условное отношение.

— Хорошо, расскажите хотя бы о том, каковы ваши расходы по экологическим статьям.

— Есть предельно допустимые нормы по выбросам вредных веществ и их концентрации. За превышение этих норм мы обязаны платить государству штрафы. И мы их платим. И хотя за последние пять лет в той же Верхней Пышме нам во многом удалось улучшить экологическую ситуацию, к сожалению, штрафов мы пока полностью не избежали. Но эту тенденцию мы все же переломим. Не все сразу.

— А вы сами где живете?

— Здесь, в Верхней Пышме. В пятистах метрах от завода. Я считаю, что к окружающим надо относиться как к самому себе и не делать другим того, чего себе не желаешь. Если я не могу сейчас сделать воздух абсолютно чистым, то я должен им дышать наравне со всеми. Иначе как я людям в глаза смотреть буду?

Настоящие проблемы

— Давайте вернемся к вашей диссертации о бюджетировании муниципального образования. Ее кто-нибудь применил на практике?

— Да. Администрации одиннадцати городов, в которых у УГМК есть градообразующие предприятия.

— А почему остальным не надо?

— Потому что время еще не пришло. Во власти у нас народ еще левый.

— Как это — левый? Политически левый?

— При чем тут политика, ведь мы про экономику говорим. Эти главы администраций пока не понимают происходящего. Они поэтому «левые», не в том смысле, что коммунисты, а в том, что они — случайные люди на этом поприще. Ведь всему надо учиться, в том числе и тому, как работать на уровне муниципального образования.

— Но ведь и в ваших одиннадцати городах чиновники тоже наверняка не были, как вы говорите, готовы к рыночным отношениям?

— Мы совместно с администрацией муниципального образования сделали им бюджет, и они его исправно выполняют. А в других городах нормальный бюджет будет верстаться только тогда, когда это кому-то сильно понадобится. Не раньше.

— Возможно ли в ближайшее время сменить этих «левых» администраторов на нормальных, понимающих происходящие процессы?

— Проблема тут не наша, а всего общества. Те, кого мы поддерживаем, — это одни люди. А получают власть пока в основном совершенно другие личности. Изменить что-либо будет возможно только тогда, когда поколению, которое всю свою сознательную жизнь провело в условиях рынка, будет тридцать лет. То есть еще десять-пятнадцать лет ждать. Сегодня можно много об этом говорить, но это бесполезное занятие — ничего не изменится до тех пор, пока во власть не придут экономически и финансово независимые люди. Сейчас, пока это время не пришло, с этим придется мириться и постараться прожить этот период с наименьшими для всех потерями.

— А какова тогда, с вашей точки зрения, наиболее актуальная проблема?

— Дефицит капитала. У нас в стране нет настоящего долгосрочного капитала. А без него не может быть и сильной банковской системы. А без нее нет инвестиций. При всем при этом решение проблемы сдерживается искусственно. Во-первых, искусственно затрудняется возможность использования средств, которые есть на банковских счетах и депозитах (в том числе и остатки на депозитных счетах Сбербанка): денежная масса тезаврируется и, соответственно, не работает. Во-вторых, цена денег у нас неоправданно высока. Нигде в мире, там, где экономика растет, такого нет. Столько, сколько они стоят в России, деньги не могут стоить по определению.

— Их мало, потому они столько и стоят.

— Это не так. Денег достаточно для того, чтобы экономика развивалась. Тем более не так много ликвидных мест для размещения средств. Вопрос только в том, как сделать из них не «горячие», а «длинные» деньги. Когда говорят про «длинные» деньги, то имеют в виду иностранные и, как правило, пенсионные деньги. У нас пока пенсионных денег нет, но у нас есть недвижимость. Это второй по величине источник «длинных» денег. Недвижимости только в Москве на двести миллиардов долларов. Достаточно организовать бумажный рынок этой недвижимости и сделать его ликвидным. Надо просто сдвинуть все это хозяйство с мертвой точки. Еще один источник — капитализация компаний. Это еще сотни миллиардов долларов. Здесь тоже непаханное поле.

— Вот, наверное, в решении этих проблем и есть экономическая политика. Тогда почему в повестке дня у России нет этих вопросов? Почему не происходит решающего шага, консолидации мнений?

— Потому что мы пока говорим в пустоту.

— Так ведь есть специальные люди, ответственные именно за эти мероприятия. Или мы живем в разных мирах?

— Есть их Россия, и есть наша Россия. Их мир в нашей стране и наш мир в нашей стране. Чтобы что-то изменилось, нужно время.

— Так как же все-таки сформулировать промышленную политику? Может, привлечь РСПП — как влиятельную бизнес-организацию?

— Промышленной политикой в рамках страны до сих пор у нас никто не занимался. Но одни промышленники не могут реально оценить ситуацию во всех аспектах жизни страны. Тем более что РСПП — это не пионерская организация: сказал направо — пошли направо. Члены РСПП — это выдающиеся люди с абсолютно разными взглядами и подчас противоречивыми интересами. Каждый из них пока решает свои узкие вопросы, которые важны для него в данный конкретный момент времени, потому что бизнес делается «здесь и сейчас». Задачи приподняться над ситуацией и сделать панорамную оценку они пока перед собой не ставят.

— А может, бизнесу прямо идти во власть?

— Бизнес должен заниматься бизнесом. А политики должны быть профессиональными. Если Абрамович стал губернатором, то только потому, что на какой-то период времени ему это зачем-то было надо. Экономика определила его присутствие на данной должности. Не более того. Не для того, чтобы в рамках России что-то исправлять.

— А зачем вы в политику пошли?

— Я избирался в депутаты по Кушвинскому округу только для того, чтобы основной претендент не прошел ни при каких обстоятельствах. Я действовал тогда против конкретного человека, который представлял «конкретную» организацию. В результате победил третий — ни я, ни он никуда не попали. Считаю, что тогда я свою задачу по минимуму выполнил.

— Для вас сегодня более актуальны выборы в Челябинской области, где есть конфликт интересов, или в Свердловской, где конфликта нет?

 

— Для бизнеса актуальны любые выборы. Мы, к примеру, работаем в семи регионах.

— Недавно мы разговаривали с одним известным бизнесменом. Он нам прямо сказал: я своего губернатора хочу поменять. Теперь, правда, он перестал этого хотеть, договорились, видно. Так вот, по мнению этого бизнесмена, за то, что происходит в регионах, отвечает не власть, а именно бизнес, поскольку центральной власти там фактически нет.

— Это не совсем так. Правда в том, что те, кто ведет бизнес в регионах, находятся один на один со своим персоналом, с населением территории. А государство по сути несет минимальную ответственность за происходящее. Если вдруг экономика крупного предприятия в этом регионе ухудшается, то непопулярные, мягко говоря, меры (такие, как массовые увольнения) вынужден осуществлять собственник. При этом по неписаным законам у нас собственник ответственен перед людьми за все. За все обязательства, которые взяло на себя государство, губернатор, чиновники и политики. Когда нет экономических предпосылок для принятия непопулярных решений, желающих оказаться один на один с разгневанной толпой, естественно, не находится. И именно по этой причине политика и бизнес в регионах — это, считай, одно и то же.

Зачем же Козицын строит монастырь

Он объяснил. Народ, допустивший убийство царя, помазанника Божьего, несет на себе проклятье четыре поколения. Одно поколение — примерно двадцать пять лет. Значит, проклятье остается в силе сто лет, нам ждать еще лет пятнадцать. Мы — четвертое поколение в этом проклятом ряду, мы не испытаем на себе счастливую жизнь в процветающей России. Только следующее поколение сможет обрести нормальную страну. Но мы должны сделать все возможное, чтобы у наших детей шансы были велики. И главное, что мы должны сделать, — покаяться. Нельзя же каяться в пустом лесу, у заброшенных старых копей…

Мы возвращались с Козицыным из строящегося монастыря по тряской ухабистой российской дороге. Мы спросили:

— Андрей Анатольевич, когда в России будут хорошие дороги?

— Никогда.

Источники:

http://old.uralpolit.ru/

http://www.expert.ru/

Главная / Великие имена / Forbes Top 100 (российский) /