Александр Кожев (Кожевников), французский философ русского происхождения, племянник Кандинского. Еще не так давно это имя было совершенно неизвестно за пределами Франции.

Строго говоря, Кожев не опубликовал при жизни ни одной книги. «Введение в чтение Гегеля» вышло в 1947, причем лишь сравнительно малую часть текста составляли целиком написанные лекции, большая часть книги – свод конспектов слушателей и черновые наброски самого Кожева, собранные его учеником, известным писателем Р.Кено. Между написанным в 1943 «Очерком феноменологии права» и курсом 30-х гг. им была написана большая работа по-русски, один из вариантов которой был найден недавно в архиве Ж.Батая. «Очерк феноменологии права» также долгое время был неизвестен читателям – он вышел (по рекомендации Р.Арона) в 1981. Еще одно большое сочинение – «Понятие, время, дискурс». Введение в систему знания появилось только в 1990.

Философское учение Кожева чаще всего квалифицируется как одна из разновидностей неогегельянства. Диалектика Гегеля рассматривается как вершина и предел развития философской мысли. Вместе с тем, гегелевская система радикально пересматривается Кожевом под несомненным влиянием Маркса и Хайдеггера, а некоторые исходные интуиции Кожева восходят к его увлечению буддизмом Хинаяны. В рукописи 1931, озаглавленной «Атеизм», им сформулированы все основные тезисы атеистического экзистенциализма. Ключом к интерпретации гегелевской философии для него является понятие времени, истолкованное в духе «Бытия и времени» Хайдеггера. Кожев отбрасывает не только философию природы Гегеля, но и его учение об абсолютном духе.

Философия Кожева – радикальный атеизм и историцизм, человек творит себя самого в истории. Но творит он себя, обладая материальным телом, будучи «существом вида homo sapiens», которое представляет собой субстрат и потенцию – в разных обществах актуализация ее ведет к появлению совершенно различных существ. Почти все содержание человеческой жизни является результатом гуманизации животной природы. Специфически человеческими являются борьба и труд; слово и мысль (логос) развиваются в совместной трудовой деятельности – любое произведение труда (артефакт) есть реализованный концепт. Все остальное в человеке (включая эмоции) есть результат очеловечения животного начала. Скажем, сексуальная жизнь человека со всеми сопутствующими чувствами есть итог очеловечения посредством «табу»: пара животных превращается в семью, появляется эмоциональная связь, именуемая любовью, поэтические творения по ее поводу и т.д. Сама семья становится институтом очеловечения, воспитания, передачи навыков, но это – результат социальной жизни. Природные характеристики человека не отвергаются вообще, но они входят в человеческую реальность только как возможности отрицания и выбора. В курсе 1933–1939 Кожев пользуется следующей метафорой: если взять кольцо, то оно определяется не только свойствами того металла, из которого оно сделано, но также своей формой, предполагающей пустой круг внутри. Эта пустота и есть человеческая реальность, которая не зависит от заданных природных характеристик. Свободное и отрицающее себя существование образует своего рода «дыру» в неизменном природном бытии – эта идея станет фундаментом всей онтологии Ж.П.Сартра. Отличие философии Кожева от экзистенциализма заключается в понимании истории как рационального и закономерного процесса.

Имя Александра Кожева (1902–1968) за пределами Франции еще совсем недавно было совершенно неизвестно. Да и в самой Франции он отнюдь не был на виду, хотя играл важные роли в административном аппарате. Два десятка лет он занимался экономической дипломатией. Он состоял при Управлении внешней торговли и был советником во всех важнейших торговых переговорах. Он умер при исполнении служебных обязанностей в 1968 году, председательствуя на одном из заседаний в Европейском сообществе. Дело было в Брюсселе, и там Кожев и похоронен - как истинный европеец.

А родился он в 1902 году в Москве в купеческой семье как Александр Кожевников и был, между прочим, племянником знаменитого художника Василия Кандинского. В юные годы он был захвачен революционным потоком, но скоро сам стал жертвой превратностей революции. После неприятного эпизода с ЧК, когда его чуть было не расстреляли, Кожевников решил больше не рисковать и покинул Советскую Россию в 1920 году. Учился он в Гейдельберге, но затем перебрался во Францию и в 1937 году стал французским гражданином под фамилией Кожев. Кожев вошел во французскую административную элиту через академическую среду. В одной из высших школ, где воспитывается будущий цвет государственного аппарата, работал философский семинар по феноменологии духа. Как истовый гегельянец, Кожев был приглашен вести этот семинар. Его семинары пользовались большим авторитетом, и с этого началась его известность в том самом узком кругу, где имело смысл быть известным. Кожев оброс влиятельными связями и воспользовался ими для того, чтобы поменять академическую карьеру на административную. Это произошло в 1945 году. С 1948 года он секретарь Организации экономического сотрудничества и развития - совещательного, но весьма влиятельного международного института, координирующего сферы бизнеса и политики. Кожев повлиял на все важные соглашения по международной торговле и на деятельность всех международных торговых организаций, а также Общего рынка. В последние годы жизни он участвовал в разработке стратегии торговых отношений Севера и Юга (до этого Третьего мира, а еще раньше развивающихся стран). Кожев не был ни экономистом, ни юристом, ни профессиональным администратором. Он был просто философ и к тому же философ, принадлежавший к довольно редкой разновидности, - гегельянец. Гегельянский дух в ХХ веке сохранился только в России. Гегельянцы полностью контролировали умственную жизнь в советском обществе в той мере, в какой марксизм был модификацией гегельянства. Кожев вырос в этой атмосфере и увез ее с собой, хотя покинул Россию, будучи очень молодым человеком. Живя во Франции, он написал трактат по гегельянству, но не слишком стремился его опубликовать. Вообще, он совершенно не был склонен к публичности. Его биограф Доминик Оффрэ включил в библиографию всего около 60 работ, опубликованных за 20 лет в разных элитарных журналах. В основном это работы рецензионного характера. Не стремился он и к власти.

Кожев, вероятно, верил в свою глубокую причастность к процессу мировой эволюции. Но, не тешил себя надеждой, что может направить мировой процесс, а лишь надеялся, что он сможет уловить тенденцию и примкнуть к ней для того, может быть, чтобы насладиться, так сказать, слиянием своей личности с потоком осмысленной истории (постистории). На практике это означало нечто гораздо более прозаическое - найти то Государство, которому есть смысл служить. Накануне Второй мировой войны были три Государства, через которые могла лежать дорога Всемирной истории. Еще во время войны он готовился к разным вариантам. Во время войны, находясь не у дел, он писал трактат несколько, как теперь кажется, безумного рода. Он исходил из того, что дело идет к победе Германии. Она, таким образом, станет прообразом и зародышем Мирового Государства. Значит, надо думать о том, как дальше жить в этой системе, способствуя ее преодолению на дальнейшем пути вперед. Более конкретно и прозаически Кожев не исключал того, что придется поступить на службу Мировому (германскому) Государству и затем способствовать его диалектическому перерождению на следующей ступени восхождения. Германский вариант сорвался.

У Кожева была возможность сделать ставку еще на одного участника гонки за слияние с мировым духом в середине ХХ века - Советскую Россию. Тут самое время вспомнить, что он был этническим русским. А также то, что именно в Москве у него было больше всего потенциальных единомышленников. Русскую революцию делали гегельянцы, и им в русской революции виделся именно прорыв в царство свободы - царство освобожденного человечества. И можно подозревать, что Кожев такой вариант обдумывал. Это не противоречило бы сильным настроениям во Франции того времени. Во Франции вообще Советский Союз любили. Любили коммунисты, которых с Москвой объединяло не только марксистское, но и якобинское прошлое. Якобинская традиция связывала с революционной Россией и вообще всех французских левых. Только, похоже, что Кожев избежал соблазна, которого не избежали многие французские левые, - Сталина он прощупывал, но так в него и не поверил. Кроме того, согласно Доминику Оффрэ, в результате изощренных рассуждений в духе Гегеля Кожев считал, что американское общество выглядит как следующая фаза советского общества, то есть что советскому обществу еще предстоит диалектически превратиться в американское. Кожев нашел себе нишу вблизи власти и виртуозно ею пользовался. Он был идеальным серым кардиналом целого ряда правительственных функционеров первого ранга; когда он их консультировал, они были на подступах к министерским или даже премьерским постам. На авансцене он всегда был в свите, но в коридорах власти роли менялись: он говорил - его слушали. Кожев начал академическую карьеру очень удачно и мог бы ее продолжать, но отказался от этого. Он предпочел - сам предпочел - полуформальную сферу политического консультирования, тогда еще даже не очень институционализированную.